[ailonve]

05.08.2019 в 16:26

Пишет  Vodin:

*тушит подгоревшую пятую точку* Это жеж просто АГР.

04.08.2019 в 16:44

Пишет  Моргаер:

Киндер, кюхе, кирха
Как сломать девочек и вырастить правильные патриотичные инкубаторы с функций идеальной прислуги.

Как сообщает издание «Город 812», в Санкт-Петербурге откроется Пансион воспитанниц Министерства обороны РФ. Он "начнёт свою работу 1 сентября.
По словам Сергея Шойгу, который, по данным издания, выступил на совещании в Кронштадте, петербургский пансион «продолжит традиции первого женского учебного заведения — Смольного института».
В программе общеобразовательного учреждения закрытого типа девочкам будут преподавать этикет, танцы, сервировку стола и другие дисциплины. Начиная с пятого класса, ученицы будут изучать половое воспитание, а одной из задач пансиона станет развитие «материнских компетенций».
Аналогичный пансион в Москве был открыт в 2008 году, теперь новый корпус появится на Бычьем острове. Отбор учениц закончился в середине июля, всего в школе будут обучаться двести сорок человек. Министр обороны Сергей Шойгу также заявляет о планах открыть филиалы на Дальнем Востоке и в Центральной Сибири."
________________
— Мы готовим девочек к жизни в обществе с мужским населением. В этом обществе они будут не просто равноправными гражданами, они будут женами, подругами и матерями. Именно эта роль воспитанниц накладывает на нас, педагогов, особые задачи: воспитание женщины — матери, женщины — общественной деятельницы и хранительницы семейных, а значит, и государственных традиций, — раскрывает воспитательную концепцию Наталия Нескина.
Во время обучения у девочек должна сформироваться «полноценная российская идентичность», они должны усвоить «образцы женского поведения», «осмыслить содержание понятия материнства». При этом «материнская компетенция» рассматривается как одна из ключевых.
Половое воспитание начинается с 5-го класса. По словам педагога пансиона Анастасии Касьяненко, оно основано «на достижениях советской и российской педагогики и психологии».
— Основные направления, по которым проводится половое воспитание: формирование у воспитанниц санитарно-гигиенических навыков, поддержания высокого стандарта индивидуальной чистоты, формирование чувства стиля, вкуса… Формирование «женских» качеств личности… Просвещение в области женской и мужской физиологии, психологии, взаимоотношений полов, специфики отношений мужчины и женщины в семье… Формирование нравственных норм и правил, в соответствии с которыми должны строиться межполовые отношения, — пишет в своей статье, опубликованной в том же сборнике, кандидат культурологи, педагог Касьяненко.
На классных часах девочки обсуждают, например, такие темы: «К материнству готовь себя сызмальства», «Супружество без брака?» и другие. Встречи девочек с мальчиками (воспитанниками училищ Минобороны РФ) проводятся под контролем взрослых на специально организованных мероприятиях.
— Реализация гендерного подхода в образовании является эффективным способом возможной профилактики феномена нарастающей умственной и физической дисфункции, часто наблюдаемой уже в детском возрасте, — уверена начальник московского пансиона Лариса Максимова.

Еще цитаты

__________________________
Сотрудники пансиона могут обыскивать воспитанниц («осматривать личные вещи») и «изымать незаконно переданные предметы» — например, книги, «не соответствующие возрасту воспитанниц».
____________________________
Ученицам запрещается по собственной просьбе выходить за территорию пансиона – даже, если к ним приехали родители. Родителям запрещается входить в пансион. Свидания с родными (увольнительные) разрешены не чаще одного (!) раза в месяц. Но можно поехать домой на летние каникулы.
_____________________
«Воспитаннице запрещено: бегать, кричать, привлекать к себе излишнее внимание; употреблять жевательную резинку в Пансионе; во время, предназначенное для сна, принимать душ; разговаривать громко перед сном; иметь любые финансовые отношения между воспитанницами; передавать информацию, фотографии, статьи, письма, давать интервью или какие-либо комментарии о Пансионе представителям средств массовой информации без разрешения администрации Пансиона, а также размещать в сети Интернет ............. прослушивать музыку с помощью мобильных аудиоустройств; носить одежду не установленного образца; носить украшения; пользоваться косметическими средствами для нанесения макияжа; осуществлять окрашивание волос; находясь в официальной школьной форме, употреблять пищу на улице или в помещениях, не предназначенных для этого.
____________________________
Воспитанница должна: соблюдать правила личной гигиены; быть всегда опрятной; быть аккуратно причесанной (заплетённой); иметь аккуратно подстриженные ногти; во время встреч с гостями Пансиона и проведения собраний быть подтянутой, недопустимо сидеть, положив нога на ногу; вести себя благоразумно… Эта норма поведения распространяется не только на территории Пансиона, но и за ее пределами. Поведение воспитанницы во время каникул, дискредитирующее Пансион, рассматривается как нарушение».
Использование компьютера и мобильного телефона происходит под контролем воспитателей. Девочки могут просматривать в Интернете только определенные страницы, им запрещено изменять системные настройки гаджетов и компьютеров, включая даже картинки на заставке экрана.
Воспитатели обязаны мониторить страницы воспитанниц в соцсетях.
Посмотреть полностью: www.spletnik.ru/blogs/govoryat_chto/171705_shoy...


Рассказ девушки, которая училась в подобном пансионе

Сначала думала только дать ссылку на статью, но потому решила перепостить ее - на случай, если там авторов заставят удалить.

ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД СТАЛО ИЗВЕСТНО, ЧТО СЕРГЕЙ ШОЙГУ открывает в Петербурге Пансион воспитанниц Министерства обороны РФ — аналог кадетского корпуса для девочек. Подобное учебное заведение уже десять лет работает в Москве, ежегодно получает награды как лучшее училище Минобороны и считается образцово-показательным. Воспитанницы носят форму, которую разработал Валентин Юдашкин. Помимо обычных уроков, девочки занимаются дополнительным образованием: при пансионе есть студии рукоделия, вокала, фигурного катания, сумо, журналистики, театр, духовой оркестр, коллектив барабанщиц и ещё несколько десятков кружков. После занятий девочек водят в театры, музеи, на встречи с известными людьми и торжественные балы. Все воспитанницы — дочери военных, при поступлении приоритет отдаётся тем, у кого родители служат в дальних гарнизонах, имеют награды или погибли при исполнении воинского долга. Девочек полностью обеспечивает государство.

Судя по описанию, пансион — это школа мечты, которая даёт необыкновенные возможности. Однако в реальности всё оказывается не так радужно. Юля Иванова (имя героини изменено) поступила в московское учреждение сразу после его открытия и проучилась там почти три года — но в один мартовский день собрала вещи, перепрыгнула через забор и пустилась бегом. Мы обсудили с Юлей, почему жизнь в пансионе заставила её задуматься о самоубийстве, как строились отношения между воспитанницами и что сейчас она думает о своём опыте.

КСЮША ПЕТРОВА

Поступление
Когда я оканчивала пятый класс, в воинскую часть, где работал мой папа, пришла телеграмма. Она сообщала о наборе в новую московскую школу для дочерей военнослужащих — Пансион воспитанниц Министерства обороны. Текст обещал золотые горы, и преувеличений в нём почти не было: в пансионе действительно есть всё, чтобы получить прекрасное образование и потом поступить в лучшие вузы страны. Огромное количество кружков, секций, можно развивать себя со всех сторон. Ещё обещали конные прогулки, балы и экскурсии.

Я росла в маленьком военном городке в Архангельской области, который до сих пор не отошёл от 90-х. Мои ровесники ругались матом и бухали — в общем, ничего необычного. Конечно, я загорелась желанием попасть в пансион — родители меня даже не уговаривали.

Не могу сказать, что поступить было очень сложно, обычные задания. Сдавали три экзамена — русский, английский, математику — и кучу психологических тестов, как в любое военное училище. После поступления нам рассказали, что при отборе именно на них обращают внимание в первую очередь. Потом было собеседование, на котором я отвечала на базовые вопросы: какая Северная столица России, когда была Великая Отечественная война и так далее. Смотрели, и как ты отвечаешь, и как ты вообще общаешься — у меня были горящие глаза, мне было всё интересно, так что я прошла. В августе мы узнали, что я поступила. Родители в тот день выпили одиннадцать бутылок шампанского, отмечал весь двор. Конечно, им было грустно со мной расставаться: мама рыдала, я рыдала, папа, который меня вёз в пансион, тоже. Всё это неслабый стресс, если честно.
Система
В пансионе много людей, которые тобой руководят: есть классный руководитель, дневные, ночные и воскресные воспитатели, начальник цикла (на обычном школьном языке это называется параллель). Не думаю, что воспитатели осознанно задались целью меня изводить — просто когда происходит какое-то нарушение дисциплины, в пансионе обязательно нужно найти крайнего, и этим человеком всегда оказывалась я. Вся эта система основана на поиске виновного, чувстве стыда и страха: тебя ставят перед всем циклом (это шестьдесят человек) и отчитывают за любую фигню. В любой момент можно было услышать крик: «Так, Иванова, встала!» Я до сих пор ненавижу, когда меня зовут по фамилии.

Все понимают, что могли бы оказаться на твоём месте, но тихо радуются, что не оказались. И педагоги разжигают вражду: например, начальница цикла говорила моим подругам, что не надо со мной водиться. Нам с самого начала вдалбливали, что нам очень повезло здесь оказаться и иметь такие возможности, что мы должны быть благодарны и не ныть, а то мигом отправимся домой. Говорили, что нельзя посрамить звание воспитанницы. При этом сами по себе мы как бы не существовали, только все вместе — коллектив.

Нам говорили, что если мы будем плохо себя вести, из пансиона пришлют телеграмму в папину часть — и папу уволят. Все в это верили и сидели тише воды ниже травы. Взрослым просто запугать ребёнка
У меня всегда было обострённое чувство справедливости, и вообще я восприимчивый человек. Я легко могла завести разговор о том, что что-то не так — например, почему у нас такие уродские туфли? Или почему нас плохо кормят? Нам давали только здоровую еду вроде брокколи — всё потому, что однажды в пансион приехал министр обороны и заявил, что девочки «полноваты стали». И после этого воспитанницам разрешали есть макароны и картошку только по субботам. Нам всё время говорили, что нас кормят как космонавтов. При этом часто бывало, что кто-то не успевал пообедать: заходишь последней, а всё вкусное разобрали — жуёшь капусту. Постоянно хотелось есть, особенно фастфуд и снеки: бургер, шаурму, чипсы. В увольнении мы обычно объедались ими и ещё старались пронести что-то с собой в пансион — но это было очень трудно, так как по возвращении нас обыскивали. Можно было держать в комнате шоколад и печенье, но немного — в противном случае, надо поделиться со всеми. Шоколадки у нас были как валюта: ты мне дашь списать домашку, я тебе шоколадку.

Стукачества было много, особенно в первый год. Но отчитать могли и вообще ни за что — например, если ты соскучилась по родителям и плачешь, а подруги пришли тебя утешить. Тебя могли потом вызывать на ковёр и сказать: «Почему ты устраиваешь в комнате сборища во время самоподготовки, мешаешь другим?» Часто наказывали за слова, высказанные в частном разговоре. Утром ты шла с завтрака и обсуждала с подругой, какая противная еда, а вечером приходит воспитатель и так театрально перед всем классом говорит: «Я хочу у вас спросить: кого-то здесь что-то не устраивает? Кому-то здесь не нравится?» Все молчат, и тут кричат: «Иванова, а ну-ка встань и повтори то, что ты раньше сказала». А я даже не понимаю, о чём речь — ведь любой разговор могла услышать воспитательница и передать руководству. Нам говорили, что если мы будем плохо себя вести, из пансиона пришлют телеграмму в папину часть — и папу уволят. Все в это реально верили и сидели тише воды ниже травы. Взрослым просто запугать ребёнка.

Однажды мы с подругой Катей переписывались на уроке английского. Передавали обычные бумажки — в учебном корпусе телефонами пользоваться было нельзя. Мы только-только приехали с каникул, не виделись целый месяц, и Катя рассказывала, что она за это время начала встречаться с парнем. Я спрашивала, что он, какой он, в записках были матерные слова — она написала, что он ох***й, что-то такое. Обсудили и забыли. Проходит несколько дней, и нас с Катей в срочном порядке вызывают с уроков и ведут сразу к замдиректора. Тащат туда, ничего не объясняя. Заходим в кабинет — а на столе наши записки. Оказывается, ночная воспитательница залезла в мой пенал, который лежал в моей комнате, а там была смятая бумажка. Воспитательница достала её, прочитала, отнесла начальнику цикла, а та — начальнику ещё выше, и нам устроили скандал. Катя стояла и плакала, а я искренне не понимала, в чём проблема — какого чёрта они залезли и прочитали мою записку? После того момента Кате сказали, чтобы она держалась от меня подальше, потому что я «проблемная». Наверное, с их точки зрения, это действительно было так

Белая ворона
В начале нас пытались подружить как в детском лагере: все садятся в круг, передают какой-то комочек, говорят своё имя, откуда они и так далее. В классе двадцать воспитанниц, и всё это девочки лет одиннадцати-двенадцати, которые расстались с семьёй на полгода. Естественно, все стрессуют, и выползают разные психологические проблемы, которые раньше не были заметны. Так получилось, что у меня с самого начала не заладились отношения с классом и особенно с педагогами — я даже не помню, с чего именно всё началось, может быть, я кому-то из девочек нахамила или резко ответила. Но это и не важно — суть в том, что за мной с первых дней потянулся хвост неприятностей. Когда все только приехали и толком не разобрались, легко заметить человека, который чем-то выделяется, и сделать его козлом отпущения.

С самого начала нас пугали дисциплинарной комиссией — это когда перед тобой сидят педагоги по воспитательной работе и отчитывают. Прошло месяца четыре с начала обучения, и никто с нашего курса ещё туда не ходил. И вдруг воспитательница говорит, что на комиссию отправляют меня — я даже не знала, за что. Как позже выяснилось, почти все девочки в моём классе были в курсе, но мне они ничего не сказали.

Мы постоянно были под присмотром: перемещаться по территории самостоятельно было нельзя, на улице и на этажах корпуса повсюду стояли камеры.
Дисциплинарная комиссия — это публичная порка: тебя ставят перед комиссией, воспитателями и советом старшеклассниц, спрашивают: «Почему у тебя с коллективом отношения не ладятся?» Ты ответ что-то мычишь. Ну а что ты можешь ответить? Стоишь минут десять, потом тебе говорят: «Ну смотри, не делай так больше!» И отпускают. По идее, если ты набираешь несколько выговоров, тебя якобы могут отчислить. Но в основном уходили по собственному желанию — и таких было много. Из моего класса не доучились до конца ещё человек пять, причём это были не какие-нибудь троечницы, а звёзды, надежда пансиона.

После первой же дисциплинарной комиссии моя репутация была безнадёжно испорчена — все автоматически решили, что со мной что-то не так, и педагоги постоянно это подчёркивали. Каждый раз, когда в классе что-то происходило, виноватой оказывалась я. Причём ничего вопиющего у нас не было, в других классах бывали драки например. Впрочем, драки обычно заканчивались исключением. Отчислить могли и по другим причинам — например, из-за курения. Ещё помню, что одну девочку исключили за откровенные фотографии, выложенные где-то в соцсетях.

За нашими социальными сетями следили, и не только со стороны — после моего побега руководство запросто смогло зайти в мой аккаунт «ВКонтакте» и восстановить мою переписку, которую мы с девочками удаляли всю ночь. Вообще, мы постоянно были под присмотром: перемещаться по территории самостоятельно было нельзя, на улице и на этажах корпуса повсюду стояли камеры. В комнатах их не было, но мы подозревали, что есть прослушка — конечно, это вряд ли так, скорее, школьная конспирологическая теория. По периметру были четырёхметровые заборы с острыми пиками — впрочем, это не помешало мне через него перелезть. На что только не способен человек в состоянии стресса и паники.

Попытки стать хорошей
В пансионе работала психолог. В первый год нас ещё водили к ней, когда мы просили, а потом это не поощрялось. Думаю, это потому что во время разговоров с психологом всплывали факты, которые свидетельствовали явно не в пользу пансиона. Сомневаться и говорить что-то негативное было нельзя: ты ведь должна быть благодарна за то, что учишься в таком прекрасном месте. Помню, однажды к нам пришла начальница цикла и сказала: «Кто там ходит к психологу самостоятельно? Не надо ходить, и маме не надо звонить и плакать — мамы потом мне начинают названивать. Между собой пообщайтесь. Подойдите к классному руководителю, это же ваша вторая мама».

С психологом я пыталась обсудить свои подростковые проблемы: что чувствую себя ненужной, одинокой, что меня обижают, что скучаю по маме, что мне не дают реализоваться. Я хорошо пою, и мне это очень помогло в пансионе, музыка была моей отдушиной. В хоре я была незаменимым альтом, но на сцену сольно меня не выпускали — объясняли тем, что уже есть другие артистки. К нам часто приезжали какие-нибудь известные гости, для них и устраивали концерты. Например, актёр из сериала «Закрытая школа», или Ксения Собчак, или какая-нибудь музыкальная группа, гитарист из «А-Студио» приезжал. Но вопросы можно было задавать только те, что тебе выдавали уже написанными на бумажке

Одна из девочек, с которыми меня поселили, играла на гитаре — мы вместе сочинили и записали песню, выложили на ютьюб, и она собрала огромное количество просмотров и положительных комментариев. За это меня похвалили — с формулировкой «наконец-то мы направили твою негативную энергию в нужное русло». Вообще, в плане внеклассных занятий в пансионе всё отлично: куча студий и кружков, музыкальная школа с духовым оркестром — можно было всё попробовать. Обязательны были две студии на выбор, остальное — если успеваешь и по желанию. Кроме музыки я ещё пробовала разные виды спорта, занималась батиком. Мне было важно показать, что я что-то умею, что я что-то могу, что я не такая отпетая, как думают воспитатели.

Музыкальная группа, в которой я стала солисткой, помогла немного отбелить репутацию. Сначала мы выступали только на дискотеках, но позже, уже к концу моего обучения, меня пустили на концерт с самостоятельным номером. Можно сказать, я получила признание. Но к тому моменту уже было всё равно — я решила сбежать.

План побега
На третий год я поняла, что просто не могу там больше находиться. В тот период я много болела: когда болеешь, есть возможность лечь в лазарет или поехать в госпиталь. Желательно попасть именно в госпиталь, потому что там тебя никто не донимает домашними заданиями — просто лежишь и спишь. Сна очень не хватало: вечером все сидели и доделывали домашку, по выходным нас поднимали всего на час позже, чем по будням.

Я была в глубоком отчаянии, тогда мне казалось, что выход из моей ситуации один — самоубийство. У меня был день рождения, приехала мама, и я в последний раз попросила меня забрать, но она отказалась. Впрочем, маму можно понять: она понимала, куда мне придётся вернуться и какие у меня перспективы в моём городе, поэтому думала, что пансион лучше. 24 марта я сбежала.

Идея о побеге у меня складывалась постепенно. Я услышала песню Lumen «Сид и Нэнси» и начала читать статьи про Сида и Нэнси, Бонни и Клайда и поняла, что на самом деле не хочу прощаться с жизнью, а просто хочу покинуть это место. Мне было четырнадцать, и я всерьёз думала, что если попаду за пределы пансиона, то сольюсь с толпой и меня никогда больше не найдут. Я думала, что не смогу вернуться домой, что родители меня не примут. Планировала бродяжничать и петь в переходах.

В назначенный день я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась — впалые щёки, огромные синяки
под глазами, ещё волосы сильно выпали от стресса. Почему никто не заметил, что со мной что-то не так?
Во многом меня вдохновила девочка Яна, с которой мы вместе лежали в госпитале: она была бунтаркой и через несколько дней после нашего возвращения в пансион сбежала. До этого тоже были побеги. Например, одна девочка перед уходом изрезала школьную форму своим подружкам. Ещё были слухи, что какая-то девочка сбежала во время выезда на экскурсию или в кино. Из-за этого всем запретили во время таких мероприятий видеться с парнями, друзьями или родственниками. Я же с самого начала понимала, что не хочу никого подставлять и что в тот же день нужно обязательно позвонить и сказать, где я нахожусь.

В глубине души я очень хотела, чтобы побега не было, чтобы кто-то заметил, что мне хреново, чтобы меня остановили и сказали: «Послушай, мы были неправы, если тебе действительно так плохо, давай мы просто попросим родителей тебя забрать по-хорошему». Я всё сделала для того, чтобы меня можно было остановить. Помню, что в назначенный день я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась — впалые щёки, огромные синяки под глазами, ещё волосы сильно выпали от стресса. Почему никто не заметил, что со мной что-то не так? Я не понимаю.
Побег
Была суббота, я сходила на урок французского языка, как обычно. После него часть девочек из нашего класса должна была отправиться куда-то в музей, и я под шумок ушла вместе с ними с самоподготовки. За пару дней до этого я спустилась в цоколь, где хранились наши личные вещи, выпросила свою одежду под предлогом того, что хочу пофоткаться, и спрятала её в большом пакете под кроватью. О том, что я собираюсь сбежать, знали соседки из блока и ещё пара девочек, у которых я заняла денег — всего собрала три тысячи рублей, почему-то мне казалось, что именно столько нужно. Я втайне надеялась, что кто-то из девочек меня сдаст, всё расскажут моим родителям и им придётся меня забрать.

Но этого не произошло. Я переоделась из формы в свою одежду, накинула пуховик и попросила девочку с младшего курса выйти на улицу вместе со мной, а потом сказать всё охране — мне хотелось, чтобы о том, что я сбежала, узнали сразу. Мы сделали пару кругов по территории, и я выбрала подходящее место — там у забора был высокий сугроб, правда, прямо на него смотрела камера, но мне уже было всё равно. С первой попытки у меня не получилось, и чтобы окончательно решиться, я перекинула свою сумку на ту сторону — чтобы отрезать путь назад. Кажется, потом я помолилась, и с разбегу взлетела на забор, схватилась за эти пики, перелезла и пустилась бегом.

Парень по имени Тёма, который должен был помочь мне сбежать, уже давно ждал меня на станции метро «Беговая». Я его вообще впервые видела — это был товарищ моего друга (я рассказала о плане другу, и он посоветовал Тёму, который мне мог бы помочь). Я крикнула: «Это ты Тёма? Бежим!» Когда мы уже запрыгнули в вагон метро, я увидела, что за нами погоня — оперативно, однако, сработал пансион. На станции я зачем-то разломала свою сим-карту: думала, что без неё меня нельзя отследить.

Мы поехали в подмосковный город Краснознаменск, где жил Тёма и где планировалось меня спрятать. Когда мы сели в какое-то кафе, моему новому другу начали звонить и спрашивать, с ним ли я — оказалось, что я забыла стереть со своей доски для записей его номер. Тёме звонили и девочки из пансиона, которым я заранее оставила его телефон для связи — говорили, что у них творится кромешный ад, все в панике, просили меня что-то сделать, чтобы это остановить. В тот момент у меня началась сильнейшая паническая атака: я поняла, как много отчаяния и как мало храбрости было в моём поступке и какие могут быть последствия для всех.

Меня всю трясло, я была вымотана. Мы с Тёмой болтались по Краснознаменску до вечера, встретились с его друзьями, которые начали обсуждать, что меня можно спрятать у кого-то в гараже. Я послушала это всё и поняла, что пора: попросила телефон и позвонила родителям.
Возвращение
Папа попросил друга, который тоже жил в Краснознаменске, забрать меня. В его квартире праздновали чей-то день рождения, а я сидела в другой комнате в оцепенении. Мне дали чай, еду, а когда все ушли, папин друг посадил меня перед собой и начал спрашивать — почему я сбежала, что произошло. Это началось как разговор по душам, но становилось всё больше похоже на допрос — потом я узнала, что друг из ФСБ. Больше всего он хотел узнать, что за парень мне помог сбежать, а главное — не военнослужащий ли он. Если бы он был суворовцем, кадетом или не дай бог постарше, то ему было бы очень плохо. Но ни Тёму, ни других ребят не нашли.

Я зашла в сеть «ВКонтакте» и увидела огромное количество сообщений от девочек из пансиона, большинство — от незнакомых. Они разделились на две части: одни писали «дура, из-за тебя правила ужесточат и нам ещё сложнее будет здесь жить», а другие — «респект, жаль что нам не хватает смелости на это». Я не смогла прочитать всё.

В Москву из Краснознаменска меня вёз большой чиновник. За нами ехали Наташа и Дима — друзья семьи, которые раньше часто передавали мне посылки, а пока все меня искали, расклеивали листовки по станциям метро. Мне очень хотелось уехать с ними, но меня привезли обратно в пансион — два дня, пока до меня добирался папа, я жила в палате-изоляторе.

Папа сразу успокоился, а мама со мной не разговаривала месяц. Она даже уехала из дома, чтобы жить отдельно — так ей тяжело было меня простить.
Со мной сидели и ночевали воспитатели, которые меня ненавидели — ведь им всем из-за меня сделали выговор. Это свойство военной структуры — чуть что, получают все. Я ничего не делала, не заходила в интернет, просто лежала, спала, ела и смотрела в стену. Помню, воскресная воспитательница мне сказала, что «не знает, как теперь смотреть мне в глаза». Впрочем, разговаривать меня не заставляли — а о чём я могла им рассказать, о причинах побега? Было такое ощущение, что всем и так было понятно почему — и если бы любая другая девочка сбежала, тоже было бы понятно. Я сказала папе по телефону, что тут не останусь, а он ответил: «Посмотрим». И меня это «посмотрим» просто уничтожило.

В последнюю ночь со мной осталась начальница цикла — она вела себя как ни в чём не бывало, а ночью, когда мы уже легли спать, начала расспрашивать меня о других девочках, пыталась выведать, кто есть кто: «Юля, помоги мне понять, вот этот человек, он какой? Вот мне кажется, что в ней говна много, прости за выражение. А про эту можно сказать, что в тихом омуте черти водятся, правда?»

Папа приехал меня забирать в военной форме — так положено по правилам пансиона. До сих пор помню его покрасневшее лицо: сидит взрослый мужчина, майор, в кабинете директора и ему рассказывают, что его дочка с кем-то переписывалась, кого-то дурочкой назвала. У него ребёнок пропал, решился на побег, в розыске по всем аэропортам и вокзалам, а ему рассказывают о какой-то подростковой ерунде. Я думала, хотя бы эта часть будет спокойной, а они напоследок решили припомнить все мои промахи. Заместитель по воспитательной работе ещё зачем-то начала шутить, что если бы я осталась, могла бы выступать за команду по прыжкам в высоту.
Новая жизнь
Я доучивалась у себя дома, в новой школе всё сложилось отлично — я училась, влюблялась, куда-то отпрашивалась, у меня началась жизнь нормального подростка. Всё, чем меня пугали, оказалось глупостью. Папу никто не уволил. Когда мы сели в поезд, чтобы ехать домой, он сказал: «Ну всё, выдохни. Мы все знали, что так будет». Так же потом сказали бабушка с дедушкой. Меня это очень взбесило: если вы знали, зачем же я проходила через этот ад, почему не забрали меня, когда я просила об этом? Папа сразу успокоился, а мама со мной не разговаривала месяц. Она даже уехала из дома, чтобы жить отдельно — так ей тяжело было меня простить. Но потом отношения наладились — ей просто нужно было время. Как-то раз, когда от нас ушли гости, она подошла ко мне и со слезами на глазах сказала: «Прости меня за пансион». Но я её не виню: я сама захотела учиться там, сама же и покинула это место.

После возвращения я старалась угодить родителям, показать, что я хорошая: нормально училась, старалась не косячить, разве что курила. Оказалось, что я вообще не адаптирована к обычной гражданской жизни — например, меня мама один раз отправила в магазин за жидкостью для снятия лака, а я купила какую-то самую навороченную и дорогую, потому что не знала, сколько вообще она должна стоить.

Мне было трудно привыкнуть к тому, что можно спокойно дружить и общаться с мальчиками. В пансионе мы видели парней на дискотеках и других мероприятиях — к нам привозили суворовцев или кадетов. Перед дискотекой разворачивалась большая драма — нужно было проголосовать и решить, кто на этих выходных приедет: у половины старшеклассниц были парни-суворовцы, у другой — кадеты. Отношения на расстоянии — для девочек из пансиона больная тема. У всех были похожие истории про мальчика из родного города, который обещал ждать, а потом начал встречаться с другой. Суворовцев и кадетов мы всех знали, и часто так получалось, что твой новый парень — это бывший твоей одноклассницы. Конечно, об отношениях с воспитателями мы не разговаривали, все сердечные драмы приходилось переживать самим.

Вообще, любить у нас там возможности не было. Ничего не насаждали, но могли пристыдить: например, если ты пошла на дискотеку и нарисовала «слишком длинные» стрелки, скажут «Кто же тебя такую размалёванную замуж возьмёт». На дискотеку было запрещено ходить с распущенными волосами, как и в остальное время — у нас уже голова болела от этих постоянных косичек. Было много таких моментов, когда тебя именно как женщину могли обидеть. Самый показательный факт: как известно, отмазка от бассейна может быть только одна — месячные. И нужно было доказать, что они у тебя сейчас: вытащить тампон на глазах у медиков или показать прокладку. Помню, какой был скандал, когда одна девочка очень сильно не хотела идти, ей пришлось взять использованную прокладку у подруги, и её поймали. Всё это было невероятно унизительно.
Флешбэки
Я долго думала над тем, слабость это или сила — совершить такой поступок, как я. Слабым человеком я назвать себя, наверное, не могу, но у меня с тех пор точно есть психологические трудности, которые мешают жить. Я хотела бы, чтобы такого ни с кем больше не происходило. Пока существует эта советско-армейская манера воспитания, дети будут выходить оттуда покалеченными — будут стоять и улыбаться на фотографии, с дипломом МГУ, обязательно замужем, с хорошей работой, но внутри останется ад. Большинство девочек, за которыми я слежу в соцсетях, вообще нигде не указывают, что учились в пансионе, как будто этого и не было — чем тут гордиться? Многие поступают не в «лучшие вузы страны», а в обычные институты в своих родных городах. Тогда совсем не понятно, зачем было столько убиваться.

После пансиона запросто можно устроить военную карьеру, поступить дальше без экзаменов. Но сейчас я не представляю, как можно из одной формы, от которой мы все так устали, сразу же переодеться в другую. Мой папа, хотя тоже военный, ненавидит все эти структуры, он вообще анархист в душе. Да, в пансионе никто тебя не будет бить или штрафовать, но морально тебя могут уничтожить и поломать очень сильно. Моя мама как-то хорошо сказала: когда собираешь веник, не бывает так, что все прутики собираются вместе, какие-то всё равно будут выбиваться — вот я была таким прутиком.

В пансионе тебя не существует как единицы. Нет Юли — есть воспитанница. Нам всё время пытались внушить, что мы сверхлюди, что мы самые лучшие и сильные. Эта установка очень мешает, когда выходишь в большой мир. Безусловно, это хорошо, когда ты силён морально, когда можешь существовать в условиях стресса, справляешься с нагрузками. Но я думаю, что в человеке нужно воспитывать в первую очередь личность. Каждая девочка особенная, у неё может быть своенравный характер, слабости, желание быть простым человеком, а не боевым солдатом, гордо несущим звание «воспитанница». Я думаю, нужно всегда говорить, если тебя обижают, уходить, если тебя не слышат, и не поддаваться, когда пытаются сломать. Искренне желаю всем девочкам, которые учатся в пансионе, не верить в то, что без него они не смогут стать достойными людьми. Можно не уметь танцевать вальс, не знать французского языка, но быть личностью, у которой есть взгляды, здоровое желание их отстаивать и самостоятельные, а не навязанные воспитателем выводы. Быть прутиком, выпавшим из веника, — не самая плохая альтернатива. Особенно когда весь мир давно перешёл на уборочные машины.

Мне до сих пор снятся кошмары о пансионе, могу вскочить посреди ночи, потому что мне приснилось, что меня опять отчитывают при всех. Я редактор, но даже при обычном спокойном диалоге с автором у меня потеют ладони. Я думаю, что теперь автор расскажет всем в редакции, что я плохой сотрудник и человек, и никто за меня не вступится, и меня выгонят. Это быстро проходит, но в моменте очень страшно. Плохое, конечно, забывается, но бывают ситуации, которые возвращают в прошлое. Например, как-то в университете я не успевала сделать работу, накопипастила и меня спалили, ну и поругали. Это был вьетнамский флешбэк. Казалось бы, чего тут такого страшного — но я стою, слёзы ручьём, и кажется, что все меня бросят и отвернутся — всё как в пансионе.

Сейчас у меня большие проблемы с доверием. В пансионе было очень много умалчивания, стукачества, и я не помню, чтобы кто-то из девочек хоть раз заступился за меня перед начальством и сказал, что всё было не так, как они представляют. Сейчас у меня очень высокие требования к друзьям. С девочками из пансиона мы подписаны друг на друга в инстаграме, ставим лайки друг другу, но близко не общаемся. У меня нет и не было к ним претензий. Я считаю, что во всём виновата среда, в которой мы находились, и взрослые, которые её поддерживали.

Большинство бывших воспитанниц такие же травмированные, как и я. Я в этом убедилась полтора года назад. На тусовке оказалась девочка, с которой мы учились вместе — она была в другом классе, и я её совсем не помню. Мы с ней разговорились, обсуждали пансион, и я сказала: «Да ладно, не парься, всё это уже закончилось». И тут она резко разрыдалась. И я стояла и обнимала её — это незнакомый мне человек, но я прекрасно понимала, что с ней происходит.

Полная статья с изображениями